Мать на тебя колдует

[Hrist]

Мать на тебя колдует

Лето выдалось жаркое. С высоких лип на горячий асфальт падали липкие капли. Я сидела на скамейке у второй городской и щелкала семечки, бросая шелуху в урну.

— Ты же дочка Семен Семеныча? – прошамкал старческий голос. Я вздрогнула и повернулась. Седая низенького роста бабулечка стояла, опираясь на клюку. Несмотря на жару, на ногах у нее были обуты теплые ботиночки «прощай молодость».

– Можно я присяду? – спросила вежливо, хотя на скамейке сидела я одна.

— Пожалуйста, присаживайтесь, — ответила я и даже подвинулась.

Старушка осторожно опустилась на скамейку, прислонив клюку к сиденью.

— Отца с работы ждешь? – снова поинтересовалась она.

— Жду, — не стала отпираться я.

— У него последняя пациентка сейчас. Скоро выйдет.

Она повернулась ко мне, и тени от листвы вперемешку с солнечными лучами заиграли на её морщинистом лице. Карие глаза смотрели пронзительно.

— Со здоровьем-то у тебя неладно, — сказала она.

— У вас тоже не всё слишком хорошо, раз у отца на приеме были, — вырвалось у меня машинально. Я совершенно не собиралась грубить незнакомой бабушке, но разговоры о болячках сводили меня с ума. Отец, будучи специалистом в области хворей в суставах, затаскал меня по разного рода исследованиям. Только, как назло, выявить причину ломоты в костях так и не удалось.

Но старушка только улыбнулась доброжелательно и протянула руку.

— Меня зовут Марья Никитична.

Отказать бабушке теперь было совсем неловко.

— Саша.

— С удачей у тебя, Саша, тоже что-то не то, — авторитетно заявила бабуся. Она всматривалась в мое лицо, будто читая в нем что-то. Затем поморщилась так, что все борозды и морщины на её лице ожили. – Не повезло тебе с такой матерью.

Я хотела было возмутиться, но что-то заставило меня прислушаться к её словам. В конце концов это был не первый случай, когда пациенты отца в качестве благодарности пытались открыть мне глаза на родительницу. Один дед даже пытался схватить меня за руку и шел за мной целый квартал. Раньше таких людей я считала умалишенными, странными и старалась сбежать от них как можно скорее. Но старушка отчего-то внушала доверие.

— Вы знаете мою маму?

— По счастью, мы не знакомы, — ответила Марья Никитична. – Но я вижу, что она из себя представляет. И что на тебя сделано… И крадники, и сброс гадости всякой, да и щитом для нее ты не раз была. Но тут уж и делать ей ничего было не нужно. Старшие всегда с младших тянут силы, а в случае чего по отпрыскам сначала удар приходится. Только путевые ведьмы на своих детей защиты ставят…

Я слушала бабушку, как завороженная, и хоть толком ничего не понимала, а живот скрутило, как будто от страха.

— Что вы такое говорите?

— Мать твоя – ведьма, вот что. И хвори твои она на тебя навела. Я бы и сама тебе помогла, но боюсь силенок моих не хватит. Вижу, поднаторела она в колдовстве. Много людям гадостей сделала.

— Наверное вы что-то путаете. Мама у меня простой парикмахер. Никому и слова плохого не сказала никогда.

— В глаза, может, и не сказала. Но я-то вижу! Хорошо. Мне не веришь – своим глазам поверь. В доме у нее обязательно место есть, куда посторонним нос совать нельзя, так?

— Разве что инструменты для работы. Но это не то, чтобы нельзя. Просто нам её ножницы и расчески ни к чему…

— Вот и загляни туда. Много интересного узнаешь.

И сказала она это так, что волосы у меня на голове зашевелились. Старушка оперлась на клюку, осторожно поднялась и тихонечко поковыляла прочь. А я так и осталась сидеть на лавочке с открытым ртом. Разве можно поверить, что моя собственная мама желает мне зла? Не она ли сидела у моей кровати и меняла компресс, когда я болела? Не она ли утешала меня в моих неудачах. А что зовет непутевой, так я ведь и есть непутевая. Неприятности так и липнут. С подросткового возраста знаю, что крайней окажусь. Пойдем с девчонками потанцевать в клуб – я одна без парня останусь. Мимо будет пробегать стая бродячих собак – обязательно ко мне прицепятся, на других и внимания не обратят. Шишка с елки упадет – мне на голову. А что подруг близких нет – так ведь тоже моя вина. Такая я неинтересная, значит. Но как быть интересной, если всё из рук валится? Начала вышивать – палец проткнула, начала бегать – упала, чуть ногу не сломала, хорошо, что трещиной обошлось. Даже начинать ничего не хочется…

— Саша, ты чего нос повесила? — раздался отцовский голос рядом. – Тебе хмуриться не идет!

Я словно вышла из транса. Так глубоко в свои думы погружалась.

— Да ничего такого… — начала я. А потом слова вдруг сами посыпались с языка. – Твоя пациентка, Марья Никитична, сказала, что мама – ведьма, что наводила на меня порчу и вообще всячески людям гадости делала.

— Надо же, — сказал отец. – И эта туда же. Наверное, сестры опять сплетничали, поговорю с ними.

— Туда же? – недоумевая, переспросила Александра.

— Да, это уже не первый случай. Но что поделать, работать приходится в основном с людьми в возрасте, а у них свои причуды, — отмахнулся отец.

А у меня вдруг словно кто-то перед глазами кинофильм прокрутил. Вспомнилось, как малышкой я сидела у папы в кабинете, пока он вел прием, как заговорщицким тоном какой-то седобородый дед рассказывал ему, что в благодарность может помочь снять приворот. Тогда я ещё ничегошеньки не понимала, и слова странного старика выветрились из памяти, а теперь… И позже, когда я была уже классе в третьем, одна женщина дождалась отца после работы и тоже предложила свою помощь. Она тогда сказала, что его самого уже не вытащить, но девчонку, то бишь меня, защитить надо. Но отец на такие провокации никогда не велся. Он любил мать без памяти, для него она всегда была святой женщиной. Помню, мама рассказывала, что у папы даже другая невеста была, свадьба обговорена, гости приглашены, а потом он встретил маму, и всё – случилась любовь неземная. Так и живут. Ни на кого никогда мой папа не заглядывался больше. С работы – сразу домой. Все разговоры у него всегда к маме сводились, к тому, какая она хорошая женщина… Разве может человек, которого так любят, быть плохим?

До самого дома я никак не могла выкинуть разговор с Марьей Никитичной из головы. И ужасно обрадовалась, когда вдруг мама засобиралась на встречу с подругами.

— Девчонки позвонили, зовут посидеть винца выпить. Ты не заскучаешь тут без меня, Сёмушка?

— Потерплю, — ответил отец, — Только долго не засиживайся.

— Постараюсь поскорее вернуться, — ответила мать, уже стоя на пороге.

И только дверь за ней закрылась, я вскочила из-за стола и на цыпочках проскользнула в родительскую спальню. С опаской подошла к большому шкафу, открыла створку. Руки у меня дрожали от волнения. Неловкими пальцами я откинула крышку сундучка с инструментами и замерла. На виду лежали лишь расчески, зажимы, ножницы и несколько пачек красивых шпилек для нарядных причесок. Я уже собиралась закрыть и сундук, и шкаф, когда любопытство всё же подтолкнуло меня снять верхнюю полочку ящика. Я ожидала увидеть там тюбики с краской, но сердце пропустило удар и заколотилось с удвоенной силой, когда своими глазами я увидела то, что лежало внутри. Скрученные воедино черные свечи, бархатные темные мешочки, несколько пахучих пучков странной травы, старые монеты, веревки, красные и черные мотки шерстяных нитей… Перед глазами зарябило, и я всё-таки захлопнула ларец. Осторожно прикрыла створку шкафа и серой тенью шмыгнула в свою комнату.

Сердце подпрыгивало где-то в горле. Выходит, мать и вправду ведьма. Иначе зачем ей всё это? Все эти свечи и бархатные мешочки… неужели старенькая Марья Никитична была права?

С того дня, как я нашла в сундучке у матери колдовские инструменты, стала вспоминать за ней разные странности, которых раньше не подмечала. Ведь когда видишь что-то с детства, считаешь, что так делают все. Но никто, кроме нее, не собирает волосы по дому на кусочек воска, никто не сжигает старые вещи в большом костре на даче, никто не оставляет ценные сережки на видном месте с пояснением: «Кому-то пригодятся, а мне они уже надоели». Таких мелочей я насобирала за ней целый вагон и маленькую тележку. И всё же через пару недель вся эта кутерьма в голове улеглась. Мало ли какие у человека странности. Не могут же все быть одинаковыми. Но червячок сомнения уже поселился в моей душе. И однажды, когда она, как всегда бодрая и веселая, засобиралась на работу, прихватив чемоданчик, я решила за ней проследить.

Как же стыдно и неловко мне было прятаться за толстыми стволами старых деревьев, красться, привлекая внимание прохожих, обходить дома с другой стороны. И всё ради того, чтобы сесть на скамейке в тени раскидистого тополя в ста метрах от парикмахерской, где она и работала.

— Вот ты дуреха, — укоряла я себя. – Наслушалась бреда чудаковатой бабки. Хотя про чемоданчик она всё правильно сказала.

Но дверь салона вдруг распахнулась, мать вышла оттуда и зашагала вдоль дома.

«Может, в магазин», — подумала я, но пошла следом, всё так же стараясь держаться в тени.

Мама прошла через дворы, перебежала дорогу на мигающий зеленый и скрылась в зелени парка. Пока я дошла до проезжей части из своего укрытия, светофор уже горел красным. Я пыталась не упустить из вида бежевое ситцевое платье, но шумный, забитый пассажирами автобус так медленно поворачивал, что, когда зеленый человечек снова зашагал на толстом стекле под защитным козырьком, мамы уже нигде не было видно. Я медленно шла по главной аллее, углубляясь в парк. На город опускался вечер. Люди гуляли с собаками, запыхавшиеся бегуны целеустремленно глядя вперед, проносились мимо, на лавочках сидели пенсионеры с внуками. Я вглядывалась в их лица, словно желая прочесть, не видели ли они здесь моложавую женщину в бежевом платье, пока на глаза мне не попалась тропинка, уходящая прочь от людской толпы. Я несмело шагнула на неё. Дорожка извивалась и, огибая молодую рябину, уходила за небольшую хозяйственную постройку. Я и сама не поняла, отчего сошла с неё и, крадучись, обошла развалюху с другой стороны. Там, в зарослях ивняка, я застыла, как вкопанная. Спину словно ведром ледяной воды окатило. Вся я от макушки до пяток покрылась мурашками и холодным потом, несмотря на летнюю жару. В тени под деревьями стояла моя мать. Она вдруг резко обернулась и посмотрела назад, на тропу. Туда, где я стояла несколько мгновений назад. Затем словно успокоилась, поставила свой чемоданчик на землю и вынула лоток с инструментами, достала оттуда какие-то вещи, завернутые в темную ткань. Разложила их под деревом. И на миг мне показалось, что страшные красные глаза посмотрели на меня прямо из тени у её ног. Я вздрогнула.

«Не выдумывай, это ведь ещё ничего не значит, правда?» — уговаривала я себя. Над парком разлился багряный закат. Мать снова покопалась в чемоданчике и стала зажигать свечи. Чем темнее становилось на улице, тем ярче разгоралось пламя. И вскоре тени от свечей заплясали по траве, стволам деревьев и листве. Бормоча себе под нос скороговорку об острове буяне мать вскинула руки, и я снова увидела огоньки красных глаз, словно наблюдающих за мной из темноты. Мне вдруг стало так страшно, как не было никогда в жизни. Язык прилип к нёбу, руки лихорадочно дрожали, колени стали ватными. Вдруг мохнатая лапа схватила меня за лодыжку. Я закричала, но как в страшном сне, ни звука не вырвалось из моего вмиг пересохшего горла. Не помня себя от страха, я дернулась, высвобождаясь из стальной хватки и побежала прочь, спотыкаясь о корни в полумраке парка. Казалось, эти деревья никогда не кончатся. И ни души вокруг! А ведь лишь несколько минут назад было полно народа! От ужаса, сковавшего грудь, я начала задыхаться. Слезы заполнили мои глаза, не желая скатываться вниз. Они окончательно размыли картинку. Я бежала, не разбирая дороги, пока не услышала шум машин. Как-будто из другой реальности я выскочила на тротуар, понеслась вперед, едва не сбив по дороге гурьбу подростков. Я бежала так, словно все демоны ада гонятся за мной. В себя пришла лишь тогда, когда ноги принесли меня к папиной работе. Больничный дворик со старыми липами уже утопал во тьме. Я села на скамейку, опустила голову на ладони.

— Так и знала, что найду тебя здесь, — сказал знакомый голос. Я подняла глаза. Свет далекого фонаря, пробившийся сквозь листву выхватил старческое лицо. Марья Никитична стояла, облокотившись на тросточку. – Что, убедилась?

— Убедилась, — вздохнула я. – Только что я могу сделать?

— Вот молодежь пошла несамостоятельная, — пробурчала бабушка. – Ну что ж, раз я уже тут – скажу. Работу тебе найти надо и из отчего дома съехать. И лучше бы в другой город, чтобы мать тебя не нашла.

— Но как же, она же мне родной человек!

— Её душа уже давно сплелась с бесовскими сущами. Мало что от родной матери твоей в ней осталось. И тебя ей не жаль. Поэтому, пока молода и силы есть, пока не скрутила тебя болезнь, беги от нее.

— А папа?

— Отец твой давно уж, как неживой, ходит. Вся голова у него оморочена. Ничего кроме твоей матери ему не важно.

— Неправда, он очень хороший специалист, столько людей на ноги поставил, вот и вы к нему ходите.

— Так-то оно так, да ей ведь он затем и нужен, чтобы работал хорошо и деньги в семью приносил, о ней чтоб заботился. Функция, а не человек.

— Но ведь он не один такой, столько людей живет от работы к дому. Они что, тоже все омороченные?

Старушка крякнула и стукнула клюкой.

— Спорить с тобой мне не с руки. Если хочешь жизнь наладить, со мной пойдем. А нет, так нет. Судьба твоя, значит.

Сказала и поковыляла прочь.

Словно подтверждая её слова вдруг заныли суставы. Раздумывала я недолго. Вскочила и побежала догонять Марью Никитичну.

Она уже подходила к выходу из дворика, когда я её нагнала.

— Решилась? Вот и правильно.

Дворами и закоулками, медленно, поскольку быстро старушка идти не могла, мы добрались до старой пятиэтажки.

— Лифта здесь нет, — сказала бабушка. – Поэтому дальше пойдешь одна. Там живет моя ученица бывшая. Теперь-то уже сильнее меня она, сумеет тебе помочь. Твою беду она знает. Скажешь, что от меня. Пятый этаж и налево.

Я смотрела, как Марья Никитична уходит, постукивая тростью, а в голове была только одна мысль: «Зачем я сюда потащилась? Одна в незнакомую квартиру по наводке странной бабки… Мало ли что там меня ждет…»

Уже хотела развернуться и пойти домой, как увидела в кустах зеленые глаза, горящие потусторонним светом. Я пискнула и сделала шаг назад, а из кустов, гордо поднимая лапы, вышла черная кошка. Не торопясь она перешла мне дорогу и запрыгнула в открытую форточку на первом этаже.

— Вот так, значит? – погрозила я ей вслед пальцем. – Ну если даже кошка намекает, что домой возвращаться – плохая примета, то так уж и быть.

— С кем это вы разговариваете? Спросила меня миловидная женщина, подходя к подъезду. Волосы у неё были черные, как смоль, уложены по старой моде – волной. Красивая, глаза пронзительные, черные.

Мне стало неловко отвечать, что общалась я с местной кошкой. К тому же эта паршивка ещё и удрать успела. Не хотелось бы прослыть умалишенной, которой черные кошки мерещатся.

— Мне вообще-то нужно в ваш подъезд на пятый этаж. Налево, — сказала я, чтобы не стоять молча. – Не знаете, кто там живет?

Прозвучало глупо, но женщина улыбнулась.

— Знаю, конечно. Я.

— Значит это вы… — начала, но вспомнила, что имени ведьмы старушка так и не назвала, — ученица Марьи Никитичны?

— Всё верно. Пойдем.

Мы поднялись на пятый этаж и прошли в квартиру. Там отчего-то пахло клевером и полынью.

— Проходи, не стой на пороге, — позвала женщина. Она провела меня за собой в комнату, заставленную иконами. Под ними небольшой алтарь со свечками. У другой стены стоял стол, за который мы и сели.

— Ты, наверное, Саша? Меня можешь звать Ириной. — Давай-ка посмотрим, что с тобой происходит.

И вышла, оставив меня наедине с мыслями. Но отсутствовала она недолго. Вскоре вернулась с глубокой чашей, в которой плескалась вода, и небольшим ковшом. Прошептала что-то надо мной и вылила воск. Брызги разлетелись в разные стороны — и то ли я моргнула, то ли моргнул свет фонарей на улице, а стало жутковато.

— Сильно же тебя! Вот, посмотри. Ничего святого, — сказала она, показывая на узоры воска. – Надо же. Родная мать. Хотя не только тебя она так выпивала. Иначе высосала бы давно до дна. Доступ у неё есть к детям.

— Она парикмахер. Деток часто стрижет…

— Все беды твои из-за неё. Вижу, в этом году руки у тебя болели сильно.

И вправду. Две недели занятия пропускала. Ручку держать не могла. А та продолжала.

— А год назад ноги болели. Особенно правая.

— Трещина…

— И головные боли постоянные. А ещё, каждый раз, когда она заболевает, приносит тебе твои любимые конфеты. И на следующий день здоровая. А ты – с температурой. Спотыкаешься постоянно? Вот! Дорожкой не своей идешь. Удачу у тебя отнимает. А пару лет назад помолодела она как будто, а вот ты…

— А у меня синяки под глазами вылезли такие, что отец меня по врачам потащил… Я поняла. Делать-то что?

— Я бы сказала, что крадник снимать, да только пока ты с ней под одной крышей живешь – всё это не только бесполезно, но и вредно. Поймет, что из-под её контроля сбежать решила – подчин сделает, тогда уже точно никуда не уйдешь.

— Значит вы тоже советуете мне уйти?

— Я советов не даю. Говорю, как есть. А что делать – ты решаешь.

Задумалась: «Не так уж плохо я живу. А если мать будет здорова долгие годы – это ли не счастье? Многие жизнь готовы положить, лишь бы родной человек жил. Что же я, хуже?»

— Но что бы ты ни выбрала, помни, что вряд ли ты при такой жизни замуж выйдешь. А если она позволит, то ребенка, что от того брака родится, тоже станет использовать. Будет твое дитятко хворать, и дружить с ним никто не будет.

А вот от этих слов стало отчего-то обидно. Себя не жалко, а кроху беззащитную, которой и в планах-то нет, пожалела. И вспомнила вдруг все оговорки матери. Ведь она вроде и любила меня, но как домашнее животное, которое к зиме на мясо пойдет. Кормила досыта, учила, лечила, одевала, а любви, ласки материнской не давала. Я-то это на характер списывала. И вдруг представила себя маленькой. Крохой совсем. У какого человека на такую рука поднимется? Только у того, у кого души нет.

— Хорошо. Я согласна!

Сказала, чтобы не передумать.

Ведьма смотрела на меня, будто ответа ей было мало.

— Задавай ещё вопросы, — сказала она.

— А как же отец? Он так и останется жить с ней?

— К сожалению, с ним помочь тебе не смогу.

— Но как же так? Ведь говорят привороженные живут недолго!

Ирина улыбнулась.

— Слова мои для тебя прозвучат предательством, но твоя мать, хоть и темная, а дело своё знает хорошо. В её работе комар носа не подточит – почти искусство. У большинства привороженных судьба незавидная. Но мать твоя отца, видно, вправду любила. О здоровье его заботится, оберегает. Защиты на нем стоят мощные. Много лет будет с ней жить – не тужить. А то, что мимо судьбы своей прошел – так он того не знает, а потому не страдает.

— Так говорите, будто она доброе дело сделала, — возмутилась я. – Нельзя людей против воли к себе привязывать! Неужели ничего нельзя сделать для папы?

— Пока он с ней в одной квартире живет – приворот не снять. Стоит только потянуть за ниточку – она узнает. Защиты крепче поставит, опоит его, окормит. Эту войну не выиграть. А вот ты пока своими ногами уйти можешь.

— Но мне и идти-то некуда, — призналась я.

Ведьма вздохнула.

— Матери твоей удобно было, что ты дочь послушная, несамостоятельная. Такая далеко не убежит. А убежит – сама испугается и обратно вернется, потому что ничего не умеет.

Совестно мне стало. Я ведь, и правда, всего боялась. Если надо позвонить и записаться куда-то – маму просила. Любое решение с ней обсуждала. И теперь даже не знала, что страшнее – остаться жить с матерью, которая из меня соки пьет или уйти из дома в такую пугающую неизвестность.

— Так что же мне делать? – старая привычка искать ответ не в своей голове снова дала о себе знать.

— Сделаем вот что, — сжалилась Ирина. – Неделю эту дома поживешь. Потихоньку соберешь вещи, работу поищешь. Потом ко мне приходи. Как обряд проведу, останешься здесь, пока другое жилье не найдешь.

Я кивнула. Руки от волнения дрожали.

— Нужно идти, пока меня не потеряли.

***

Домой я вернулась сама не своя.

— Что-то ты сегодня поздно, — заметила мама. – Подружилась с кем-то?

Интерес её выглядел совершенно настоящим, ненаигранным, и всё же мне стало не по себе, едва в голове всплыло воспоминание о том, как она зажигала черные свечи.

— Вечер такой теплый, хотелось подольше воздухом подышать, — ответила ей.

— В следующий раз так долго не гуляй, — сказала она, но тут же смягчилась. – Или хотя бы кофточку накинь. Ты же не хочешь снова маяться с суставами?

Если раньше такие её слова я всегда воспринимала, как заботу, теперь в каждом предложении мне мерещилась угроза.

Мать ходила по дому с тряпкой, собирая пыль, а я всё пыталась усмотреть за ней что-то, что убедит меня передумать. Плюнуть на доводы Марьи Никитичны и Ирины. Но вот мама подняла мой волос с пола, скрутила кольцом вокруг пальца и понесла в комнату.

— Мам, мусорное ведро на кухне.

Она обернулась как-то резко. Посмотрела мне прямо в глаза. Но я держала на лице улыбку, каких бы сил мне это не стоило.

— Потом сожгу. Из мусора ворона унести может к себе в гнездо. Примета плохая. Волосы редкими станут…

Она вышла, а у меня мурашки по спине побежали. Ни разу не видела я, чтобы она что-то дома жгла. Но думать об этом мне не хотелось. Да и ночь за окном. Пора в кровать. Завтра дел невпроворот.

До самого рассвета меня мучали кошмары. А как проснулась – и вспомнить, что снилось, не смогла. Папа давно ушел на работу, а мама суетилась в ванной, прихорашиваясь.

— Мам, тебе по дому чем-то помочь?

Мать посмотрела на меня удивленно.

— Я всё уже сделала, — ответила она.

— Мам, скажи, а ты почему от родителей съехала? Может, мне тоже нужно быть более самостоятельной? На работу устроиться…

— Не говори ерунды, — отрезала она. Тебе что, не хватает денег? Сначала закончи университет, успеешь наработаться за жизнь.

Меня словно ушатом ледяной воды окатило. Расспрашивать маму дальше не было смысла. Если она решила, что я говорю глупости, то тут разговор короткий. Скажет: «Не будем больше об этом», — и отвернется.

Еле дождалась, когда родительница уйдет. И тогда уж приступила к тому, чтобы разобрать что оставить, а что с собой взять. Когда собирали чемоданы на море было проще. На юге много ли вещей на две недели нужно? Тут же дело другое… Да и собираться всегда помогала мама… Слова ведьмы Ирины так и стучали в голове: «Матери твоей удобно было, что ты дочь послушная, несамостоятельная. Такая далеко не убежит. А убежит – сама испугается и обратно вернется, потому что ничего не умеет». Как же похоже это было на правду! Я ведь действительно ничего сама не могу! Может, плюнуть на всё? Ну не всем же на роду написано быть счастливыми… И так жалко мне себя стало, что села на кровать и расплакалась.

— Так тебе и надо, рёва-корова! – отругала я сама себя. – Сидишь, размазалась, как слизняк! Не зря у тебя силы и молодость воруют, ты ими всё равно не пользуешься!

И так я на себя разозлилась, что вскочила и за какой-то час собрала полную спортивную сумку. Злость всё ещё клокотала внутри, и я осмелилась открыть список вакансий для студентов. Переборов стеснение и страх неудачи, обзвонила тех, чьи предложения показались самыми простыми, и даже получила ответ, что можно прийти через неделю. Как раз после того, как съеду от родителей…

Все последующие дни я ходила сама не своя. Мать замечала перемены и поглядывала на меня иногда с подозрением, но вслух ничего не говорила. Да я и сама старалась пореже находиться с ней в одной комнате. Часто уходила на поиски несложных подработок, под предлогом проветрить голову или погреться на солнышке. К концу срока я даже поднакопила немного денег, раздавая листовки и клея объявления.

Но когда наступил назначенный день, всё пошло кувырком. Ещё с вечера отцу нездоровилось, а к утру стало ясно, что на работу он не пойдет. Мама уходить к назначенному времени тоже не спешила. Она отменила всех клиентов, что были записаны до вечера, и только до последней дозвониться не смогла.

«Принеси-ка холодной воды», «поставь чайник», «натри лимон с имбирем на терке, смешай с мёдом», «принеси чистое полотенце». Мать гоняла меня с поручениями, но и сама я за отца переживала. Как уйти, когда родной человек горит? Папа стонал изредка, когда ему становилось совсем плохо. Мать хмурила брови. А я разрывалась между желанием сбежать и спасти себя и острым чувством ответственности перед человеком, меня вырастившим.

Вечер уже ступал мягкими лапами по городу, и дневной зной сменился вечерней прохладой, когда мать, наконец, сказала:

— У клиентки телефон выключен. Не знаю, приедет ли, но сходить в салон придется. Если явится, постараюсь сделать всё как можно скорее или договорюсь перенести. А не придет – скоро буду.

Сердце у меня застучало, как африканский барабан. Но я постаралась не выдать своего волнения.

— Что мне делать, пока тебя не будет? – спросила я. Голос мой дрогнул, но мать не заметила, спешно собираясь на работу.

— Если через полчаса не вернусь, поменяй компресс.

Полчаса. Если за это время не успею выйти из дома – всё пропало. Меня трясло от волнения, пока из окна я смотрела, как мама поворачивает за дом, чтобы по дворам пройти мимо школы в салон, где вот уже лет десять она работала парикмахером.

Как только тень её исчезла вслед за ней, я побежала в комнату и вытащила тяжелую сумку из-под кровати. Письмо, написанное заранее бросила на кухонном столе, скинула домашнюю пижаму, втиснув её в боковой карман сумки, оделась. Папа тихо посапывал. Я поцеловала его в лоб. Жар стал понемногу уходить. Я с минуту постояла над ним, сожалея, что нам, возможно, ещё долго не придется встретиться и потащила сумку в коридор. Шаги за дверью заставили меня замереть, но оказалось, что это всего лишь соседка вернулась с дачи. Я дождалась, когда она скроется в своей квартире, вдохнула в последний раз запах родного дома и вышла за дверь.

Как добралась до Ирины, я и сама не поняла. Словно во сне я прошла весь маршрут, где на лице каждой женщины мне мерещились мамины глаза. Ведьма встретила меня со вздохом облегчения.

— Я уж думала, ты не явишься, — сказала она и не дав опомниться потащила в комнату с иконостасом, где на полу уже было расставлены по кругу множество свечей. – Ты готова? – спросила она. – Готова всё изменить?

Мне хотелось рассказать ей, что я только семь дней назад научилась сама разговаривать с людьми о своих делах, сама заработала первые деньги, столько всего сама! И что я вовсе не уверена, что сил моих делать всё это самостоятельно хватит на целую жизнь. Но сказала совсем другое:

— Я готова.

Тут же Ирина провела меня в колдовской круг и начала зажигать свечи. Пламя коптило, нервно дергалось, а ведьма читала заговор, заставляя меня повторять отдельные слова и фразы. Тени метались по стенам, дрожали на потолке, а я говорила, что всё, что осталось в той квартире: вещи, волосы, ногти… всё больше мне не принадлежит. Вс- не моё.

Ирина водила вокруг меня маленьким горящим факелом из полыни, приговаривая слова, которых я не могла разобрать.

А когда всё закончилось, отвела меня на кухню, где для таких заблудших душ имелось гостевое раскладное кресло. Уставшая от хлопот и перенапряжения, я заснула как дитя.

Утром ведьма не будила меня. Проспав весь день, я с трудом продрала глаза, почувствовав запах оладьев.

— Повезло, что она не знает, где ты сейчас. Иначе бы уже под дверью стояла, — сказала Ирина, переворачивая оладьи.

Мы поужинали. Стоило встать из-за стола, как снова напала слабость.

— После чисток такое состояние – норма, — объяснила ведьма. — Поспи ещё.

Уговаривать меня было не нужно. В сон я провалилась мгновенно.

***

Проснулась от того, что кто-то с силой стучал в дверь. Я открыла глаза. Тьма просачивалась из окна, ложилась густыми тенями в углах. Громоподобный стук должен был разбудить половину дома. Тревога наполнила душу. Я встала и на цыпочках прокралась к комнате Ирины. Заглянула. Ведьма спала. Она тоже потратила много сил. Снова раздался стук. Холодные лапы страха сжали сердце. Но я ведь теперь смелая. Я всё могу сама. Тихо подошла к двери, взялась за ручку. Тонкая струйка холодного пота сбежала по спине. От внезапно накатившего ужаса захотелось спрятаться под одеялом с головой. Но я пересилила страх и дрожащей рукой повернула створку глазка. Лестничная клетка была пуста. Но ни шагов, ни шума открывшейся двери я не слышала. Мне вдруг стало холодно, я поежилась и растерла ладонями плечи.

— Наверное, всё же я просто не услышала, как он ушел, — сказала вслух.

Голос прозвучал чуждо в этой звенящей тишине. Я быстро прошла к кухне и… замерла на пороге. Громкий стук в стекло испугал меня до икоты, а за окном в колышимых ветром кронах я увидела их. Красные глаза. Они смотрели на меня так злобно, что я кожей ощущала эту ненависть. Губы не слушались. Мы смотрели друг на друга, и расстояние между нами всё сокращалось. Скрежет когтей по металлическому карнизу… Чувство беспомощности и ужас, застывший внутри…

Внезапно вспыхнул свет и в кухню ворвалась Ирина. Черные волосы её были растрепаны. Теперь она, и вправду, походила на ведьму.

— А ну проваливай! Нет тебе здесь места! – сказала она туда, где только что горели красные угольки глаз. – Саша, ты окно не открывала?

— Нет…

— Вот и умница. Вот и славно.

Ира обняла меня, и только тогда я поняла, как сильно меня трясёт.

— Ничего, потерпишь ещё два дня, и она отстанет.

***

Солнце припекало, на лавочке за окном нежилась в лучах дневного светила черная кошка. Ира вошла в квартиру, и в доме повеяло полынью и клевером.

— Ну что? Как дела на работе? – спросила она с порога.

— Всё хорошо. Но через месяц придется уволиться, — сказала я, притворно состроив грустную гримасу.

— Что случилось? – серьезно спросила она.

— Ира, на самом деле случилось чудо. Мне из университета позвонили. Сказали, что можно перевестись в их филиал в соседнем городе, а там и общагу дадут, и стипендию, и даже на кафедре подработать можно!

Ведьма обняла меня, как родную.

— Вот видишь, всё налаживается, когда живешь своей жизнью.

— Ир, у меня просьба есть.

— Какая?

— Поскольку родственников у меня больше как бы нет, то можно я к тебе на каникулы буду иногда приезжать?

— Можно, — ответила ведьма. – Только пообещай, что впредь будешь думать своей головой, даже если не думать – очень удобно.

— Обещаю, — сказала я. – За свою жизнь теперь буду отвечать сама.

[Автор]

Сообщения